Время быть вместе: Выпуск 23. Чтобы воспитывать другого, мы должны воспитать прежде всего себя

02.06.2023 15:23:00

Чтобы воспитывать другого, мы должны воспитать прежде всего себя

Дорогие друзья!

Если попросить человека назвать самых важных и дорогих для него людей, тех, кто многое сделал в жизни, оставил очень теплые, добрые воспоминания, большинство непременно вспомнит своих учителей. Ведь это те, кто вложил в нас огромное количество сил, переживал за нас порой наравне с родителями, утешал и ободрял, помогал поверить в себя. Если есть у нас возможность, давайте не забудем поздравить наших дорогих учителей с их праздником. Это великий труд и ответственность — отдавать частичку себя, стараясь поделиться знаниями и воспитать доброго человека.

Мы очень рады, что вы с нами!

«Для меня всегда было очевидно, что такое воспитание: не нотации и не постоянная обеспокоенность. Это человек, который живет. Проблема воспитания — не в молодежи, не в детях, не в учениках, студентах или школьниках. Это твоя проблема: воспитание — это твоя способность или неспособность предоставить личное свидетельство. Кем бы ты ни был, где бы ты ни был, нужно лишь, чтобы твои дети могли видеть твое свидетельство о жизненной уверенности».

Франко Нембрини (из книги «От отца к сыну»)

«Там такое красивое паникадило! Ты бы удивилась! Золотое, с брильянтами...» — «Да, очень красивое нупогодило...»

Это мои дети рассказывали. Воскресная школа была на экскурсии в монастыре. Саше скоро пять лет. Он еще не ходит на занятия. И для долгих экскурсий маловат. Мы бы и не отправили его. Но, удивительное дело, он сам с уверенностью заявил, что пойдет и будет слушать.

Домой вернулись на грани Сашиного тихого часа. Я еле усадила их за стол, потому что было столько эмоций и рассказов. И от больших, и от маленького — наперебой. Саша запомнил не только красоту, но и то, что рассказывал им монах. И зовут его отец Антоний, и он большой-пребольшой, и у него шестеро внуков. «И очень жалко батюшку Афанасия! Зачем по нему ходили ногами?» Это про преподобного Афанасия Высоцкого, который завещал похоронить себя под соборной лестницей — такое было у него смирение. И про Вифлеемского младенца, глава которого в монастыре хранится: «Ирод Бога хотел убить, а убил младенца, я целовал через стеклышко...» И много еще про что. Я смотрю фотографии. И не верю глазам. Мальчишки подросткового возраста, которых не усадишь за парты, и такие ребятки, как мой Саша, с внимательными глазами слушают монаха.

«Он не как батюшка одет. У него такая шапочка вязаная и такое все серое. И дырки вот тут...» Отец Антоний очень образованный. По-видимому, филолог. И очень веселый. Этим весельем дети заражаются надолго — как после крестного хода на Светлой седмице в Оптиной. Там у монахов лица такие же озорные, как у ребят, старающихся всех обогнать и попасть под брызги святой воды.

«Вам как рассказывать — по-взрослому или по-детски?» Взрослые немного смутились. Монастырь все-таки. Детям было от них задание: подготовиться, почитать об истории обители. Дети не подготовились, конечно. Это задание звучало, наверно, так скучно... Но не знали они, что идут не просто в монастырь, а в гости к батюшке Афанасию. Отец Антоний, конечно, рассказал все по-детски. И взрослым — тоже по-детски. «У нас тут знаете как хорошо! Как в сказке! И повара так готовят!!! Мы их уважаем, поэтому кушаем всё. А они видят, что нам нравится, — и еще лучше готовят. Всё. Замкнутый круг... У меня самого, знаете, шестеро внуков. Есть умные, а есть счастливые. Они меня навещают на каникулах. С умными я математику делаю, а счастливым даю конфеты».

Автор рубрики — Мария Тряпкина

5 детских книг о педагогах.

Подборка ко Дню учителя

С Днем учителя, друзья! Кем бы мы ни были, где бы ни росли и ни учились, обязательно встречали педагогов, которые на нас повлияли. Вот подборка хороших детских книг об учителях.

Валентин Распутин «Уроки французского». Послевоенные годы. Мальчишка-пятиклассник, живущий в райцентре, вдалеке от матери. Он «квартирует» у ее знакомой, тоскует по дому и, конечно, голодает. Чтобы купить себе кружку молока, приходится играть на деньги. Об этом узнаёт молодая учительница французского. Гордый мальчишка не принимает ее помощи. И тогда она выдумывает особенный способ помочь ему подзаработать.

Николай Носов «Витя Малеев в школе и дома». Повесть о маленьких печалях и радостях двух друзей-четвероклассников Вити и Коли полна и забавными, и драматически напряженными эпизодами. У ребят замечательная учительница, которая искренне желает помочь им подтянуть успеваемость. Но особенно трогательным вышел у Носова образ директора школы. Вместо того чтобы отругать и наказать мальчишек, он помогает им осуществить мечту выступить на школьном вечере. Доверие рождает ответственность, ребята подтягивают учебу и меняют свое отношение к жизни.

Яков Аким «Учитель Так-Так и его разноцветная школа». Сказочная повесть, написанная полвека назад, и сегодня интересна и актуальна. Она — о взаимопонимании, творческом взгляде на мир и фантазии. Учитель, которого дети прозвали Так-Так, строит вместе с ними удивительную школу. Стены в ней из цветных поющих кирпичей, она напоминает одновременно корабль и карусель, а главное — помогает заинтересовать учебой любого ребенка. Каждый урок в этой школе становится настоящим творческим полетом, совместной работой, которая не утомляет, а вдохновляет. И все это благодаря учителю Так-Таку.

Фазиль Искандер «Тринадцатый подвиг Геракла». Этот небольшой рассказ посвящен одному из самых действенных педагогических методов — смеху. Новый учитель математики, грек Харлампий Диогенович, никогда не кричит на учеников. Он действует по-другому: выставляет их проступки в ироническом ключе. Так и случилось с героем рассказа, которому удалось сорвать урок, устроив на нем вакцинацию. Харлампий Диогенович разгадал и высмеял этот маневр, но так, что герой навсегда запомнил этот урок и был благодарен за него учителю.

Марина Аромштам «Когда отдыхают ангелы». Удивительная по своей теплоте и честности книга о том, как учитель может изменить реальность, а с ней — и жизнь учеников. Маргарита Семеновна, или Марсем, организует игру, в которой дети должны уничтожить злобного дракона. В процессе они учатся дружить, помогать, взаимодействовать, сочувствовать, видеть и исправлять свои недостатки. А вместе с этим становятся счастливее, начинают по-другому видеть мир, а главное, стараются сделать его лучше.

Автор рубрики — Мария Минаева

Какие книги читали в детстве будущие великие ученые.

Продолжение

В прошлом выпуске я привела фрагмент из книги «Воспоминания» физика Андрея Дмитриевича Сахарова — начала рассказывать о том, какие книги увлекали этого ученого в детстве. И вот теперь — продолжение этого списка. Напомню — это не рекомендованная литература, а просто воспоминания реального человека, я сама некоторые из этих книг своим детям не предлагаю, хотя большинство наименований мы читаем и перечитываем. Иногда, кажется, требуются небольшие уточнения — дам их в треугольных скобках.

Итак — окончание рассказа о любимых детских и подростковых книгах Андрея Дмитриевича:

«Диккенс “Давид Копперфильд” (ʺЯ удивлялся, почему птицы не клюют красные щеки моей няни...ʺ), “Домби и сын” (лучшая, пронзительная книга Диккенса!), “Оливер Твист” (ʺДайте мне, пожалуйста, еще одну порцию...ʺ); ранний Гоголь (его очень любил папа и особенно дядя Ваня, который блистательно читал, изображая интонации и мимику героев “Игроков”, “Женитьбы”, украинских повестей); “Хижина дяди Тома” Бичер-Стоу; “Том Сойер”, “Гекльберри Финн”, “Принц и нищий” Марка Твена; “В тумане Лондона” <Стивен Грэхем>, “Серебряные коньки” <Мэри Додж>, “Ганс из долины игрушек” <Маргарет Уорнер Морлей>; “Дюймовочка”, “Снежная королева”, “Девочка с серными спичками”, “Стойкий оловянный солдатик”, “Огниво” Андерсена (— Дидя Адя, ты любишь ʺОгнивоʺ? — вопрос моей внучки из далекого Ньютона через 50 лет. — Да, люблю!); Майн Рид (“Ползуны по скалам”, “Оцеола — вождь семинолов”); желчный и страстный автор “Гулливера” (эпитафия: ʺЗдесь похоронен Свифт. Сердце его перестало разрываться от сострадания и возмущенияʺ); Джек Лондон (“Мартин Иден”, “Межзвездный скиталец”, романы о собаках); Сетон-Томпсон; “Машина времени”, “Люди как боги”, “Война миров” Уэллса; немного поздне́й — почти весь Пушкин и Гоголь (стихи Пушкина я с легкостью запоминал наизусть) и (опять под влиянием Олега) — “Фауст” Гете, “Гамлет” и “Отелло” Шекспира и — с обсуждением почти каждой страницы с бабушкой — “Детство. Отрочество. Юность” (Зеленая палочка), “Война и мир” Толстого — целый мир людей, которых мы ʺзнаем лучше, чем своих друзей и соседейʺ. С этим списком я перешел в юность... (Конечно, я многое тут не упомянул)».

Автор рубрики — Анна Сапрыкина

5 октября — день памяти блаженной Параскевы Дивеевской

В народе ее называли Пашей Саровской и почитали так же, как сейчас блаженных Ксению и Матрону. Она была крепостной крестьянкой. Детей у нее не было, и после смерти мужа, после несправедливых наказаний, Параскева сбежала от хозяев, успела принять постриг и получить от старцев благословение на юродство Христа ради. Ее, конечно, нашли и вернули. Но такая работница была уже не нужна. Параскеву прогнали. И тридцать лет она жила в Саровском лесу. Даже внешне она напоминала тогда Марию Египетскую.

Так же как и батюшка Серафим, она однажды подверглась нападению разбойников и была сильно избита. После этого располнела и всю жизнь мучилась головными болями.

В Дивеево она пришла на смену другой блаженной — Пелагеи, юродствовавшей по благословению преподобного Серафима. И жила при монастыре до ста двадцати лет.

Блаженная Параскева принесла с собой кукол. Она называла их своими детьми. Они спали на ее кровати — вместо нее. Ей самой было некогда. Ночью — молилась. Днем — работала.

С этими куклами связано множество Пашиных пророчеств. Однажды к ней приехала царица Александра. А она сказала: «Тише, тише, он спит. Это ваш». И показала царице игрушечного мальчика, заботливо укутанного платками. От радости царица и великие князья подняли Параскеву на руки и стали качать, а она смеялась.

Предсказала она и революцию, и море крови, и мученическую смерть императора. В последнее время все молилась у его портрета…

Говорят, что отличить блаженного от сумасшедшего или самовольно взявшего на себя юродство можно по глазам. Вот что говорил о Паше будущий священномученик, митрополит Серафим (Чичагов): «Детские добрые, светлые, глубокие и ясные глаза ее поражают настолько, что исчезает всякое сомнение в ее чистоте, праведности и высоком подвиге. Они свидетельствуют, что все эти странности ее, иносказательный разговор, строгие выговоры и выходки — лишь наружная оболочка, преднамеренно скрывающая величайшее смирение, кротость, любовь и сострадание. Тому, кто испытает ее взор на себе, так и хочется броситься, обнять и расцеловать ее».

Автор рубрики — Мария Тряпкина

Сегодня продолжаем читать рассказ Ивана Алексеевича Бунина.

Антоновские яблоки

III

За последние годы одно поддерживало угасающий дух помещиков — охота.

Прежде такие усадьбы, как усадьба Анны Герасимовны, были не редкость. Были и разрушающиеся, но все еще жившие на широкую ногу усадьбы с огромным поместьем, с садом в двадцать десятин. Правда, сохранились некоторые из таких усадеб еще и до сего времени, но в них уже нет жизни… Нет троек, нет верховых «киргизов», нет гончих и борзых собак, нет дворни и нет самого обладателя всего этого — помещика-охотника, вроде моего покойного шурина Арсения Семеныча.

С конца сентября наши сады и гумна пустели, погода, по обыкновению, круто менялась. Ветер по целым дням рвал и трепал деревья, дожди поливали их с утра до ночи. Иногда к вечеру между хмурыми низкими тучами пробивался на западе трепещущий золотистый свет низкого солнца; воздух делался чист и ясен, а солнечный свет ослепительно сверкал между листвою, между ветвями, которые живою сеткою двигались и волновались от ветра. Холодно и ярко сияло на севере над тяжелыми свинцовыми тучами жидкое голубое небо, а из-за этих туч медленно выплывали хребты снеговых гор-облаков. Стоишь у окна и думаешь: «Авось, Бог даст, распогодится». Но ветер не унимался. Он волновал сад, рвал непрерывно бегущую из трубы людской струю дыма и снова нагонял зловещие космы пепельных облаков. Они бежали низко и быстро — и скоро, точно дым, затуманивали солнце. Погасал его блеск, закрывалось окошечко в голубое небо, а в саду становилось пустынно и скучно, и снова начинал сеять дождь… сперва тихо, осторожно, потом все гуще и, наконец, превращался в ливень с бурей и темнотою. Наступала долгая, тревожная ночь…

Из такой трепки сад выходил почти совсем обнаженным, засыпанным мокрыми листьями и каким-то притихшим, смирившимся. Но зато как красив он был, когда снова наступала ясная погода, прозрачные и холодные дни начала октября, прощальный праздник осени! Сохранившаяся листва теперь будет висеть на деревьях уже до первых зазимков. Черный сад будет сквозить на холодном бирюзовом небе и покорно ждать зимы, пригреваясь в солнечном блеске. А поля уже резко чернеют пашнями и ярко зеленеют закустившимися озимями… Пора на охоту!

И вот я вижу себя в усадьбе Арсения Семеныча, в большом доме, в зале, полной солнца и дыма от трубок и папирос. Народу много — все люди загорелые, с обветренными лицами, в поддевках и длинных сапогах. Только что очень сытно пообедали, раскраснелись и возбуждены шумными разговорами о предстоящей охоте, но не забывают допивать водку и после обеда. А на дворе трубит рог и завывают на разные голоса собаки. Черный борзой, любимец Арсения Семеныча, взлезает на стол и начинает пожирать с блюда остатки зайца под соусом. Но вдруг он испускает страшный визг и, опрокидывая тарелки и рюмки, срывается со стола: Арсений Семеныч, вышедший из кабинета с арапником и револьвером, внезапно оглушает залу выстрелом. Зала еще более наполняется дымом, а Арсений Семеныч стоит и смеется.

— Жалко, что промахнулся! — говорит он, играя глазами.

Он высок ростом, худощав, но широкоплеч и строен, а лицом — красавец цыган. Глаза у него блестят дико, он очень ловок, в шелковой малиновой рубахе, бархатных шароварах и длинных сапогах. Напугав и собаку, и гостей выстрелом, он шутливо-важно декламирует баритоном:

Пора, пора седлать проворного донца
И звонкий рог за плечи перекинуть! —

и громко говорит:

— Ну, однако, нечего терять золотое время!

Я сейчас еще чувствую, как жадно и емко дышала молодая грудь холодом ясного и сырого дня под вечер, когда, бывало, едешь с шумной ватагой Арсения Семеныча, возбужденный музыкальным гамом собак, брошенных в чернолесье, в какой-нибудь Красный Бугор или Гремячий Остров, уже одним своим названием волнующий охотника. Едешь на злом, сильном и приземистом «киргизе», крепко сдерживая его поводьями, и чувствуешь себя слитым с ним почти воедино. Он фыркает, просится на рысь, шумно шуршит копытами по глубоким и легким коврам черной осыпавшейся листвы, и каждый звук гулко раздается в пустом, сыром и свежем лесу. Тявкнула где-то вдалеке собака, ей страстно и жалобно ответила другая, третья — и вдруг весь лес загремел, точно он весь стеклянный, от бурного лая и крика. Крепко грянул среди этого гама выстрел — и все «заварилось» и покатилось куда-то вдаль.

— Береги‑и! — завопил кто-то отчаянным голосом на весь лес.

«А, береги!» — мелькает в голове опьяняющая мысль. Гикнешь на лошадь и, как сорвавшийся с цепи, помчишься по лесу, уже ничего не разбирая по пути. Только деревья мелькают перед глазами да лепит в лицо грязью из-под копыт лошади. Выскочишь из лесу, увидишь на зеленях пеструю, растянувшуюся по земле стаю собак и еще сильнее наддашь «киргиза» наперерез зверю, — по зеленям, взметам и жнивьям, пока, наконец, не перевалишься в другой остров и не скроется из глаз стая вместе со своим бешеным лаем и стоном. Тогда, весь мокрый и дрожащий от напряжения, осадишь вспененную, хрипящую лошадь и жадно глотаешь ледяную сырость лесной долины. Вдали замирают крики охотников и лай собак, а вокруг тебя — мертвая тишина. Полураскрытый строевой лес стоит неподвижно, и кажется, что ты попал в какие-то заповедные чертоги. Крепко пахнет от оврагов грибной сыростью, перегнившими листьями и мокрой древесной корою. И сырость из оврагов становится все ощутительнее, в лесу холоднеет и темнеет… Пора на ночевку. Но собрать собак после охоты трудно. Долго и безнадежно-тоскливо звенят рога в лесу, долго слышатся крик, брань и визг собак… Наконец, уже совсем в темноте, вваливается ватага охотников в усадьбу какого-нибудь почти незнакомого холостяка-помещика и наполняет шумом весь двор усадьбы, которая озаряется фонарями, свечами и лампами, вынесенными навстречу гостям из дому…

Случалось, что у такого гостеприимного соседа охота жила по нескольку дней. На ранней утренней заре, по ледяному ветру и первому мокрому зазимку, уезжали в леса и в поле, а к сумеркам опять возвращались, все в грязи, с раскрасневшимися лицами, пропахнув лошадиным потом, шерстью затравленного зверя, — и начиналась попойка. В светлом и людном доме очень тепло после целого дня на холоде в поле. Все ходят из комнаты в комнату в расстегнутых поддевках, беспорядочно пьют и едят, шумно передавая друг другу свои впечатления над убитым матерым волком, который, оскалив зубы, закатив глаза, лежит с откинутым на сторону пушистым хвостом среди залы и окрашивает своей бледной и уже холодной кровью пол. После водки и еды чувствуешь такую сладкую усталость, такую негу молодого сна, что как через воду слышишь говор. Обветренное лицо горит, а закроешь глаза — вся земля так и поплывет под ногами. А когда ляжешь в постель, в мягкую перину, где-нибудь в угловой старинной комнате с образничкой и лампадой, замелькают перед глазами призраки огнисто-пестрых собак, во всем теле заноет ощущение скачки, и не заметишь, как потонешь вместе со всеми этими образами и ощущениями в сладком и здоровом сне, забыв даже, что эта комната была когда-то молельной старика, имя которого окружено мрачными крепостными легендами, и что он умер в этой молельной, вероятно, на этой же кровати.

Когда случалось проспать охоту, отдых был особенно приятен. Проснешься и долго лежишь в постели. Во всем доме — тишина. Слышно, как осторожно ходит по комнатам садовник, растапливая печи, и как дрова трещат и стреляют. Впереди — целый день покоя в безмолвной уже по-зимнему усадьбе. Не спеша оденешься, побродишь по саду, найдешь в мокрой листве случайно забытое холодное и мокрое яблоко, и почему-то оно покажется необыкновенно вкусным, совсем не таким, как другие. Потом примешься за книги, — дедовские книги в толстых кожаных переплетах, с золотыми звездочками на сафьяновых корешках. Славно пахнут эти, похожие на церковные требники книги своей пожелтевшей, толстой шершавой бумагой! Какой-то приятной кисловатой плесенью, старинными духами… Хороши и заметки на полях, крупно и с круглыми мягкими росчерками сделанные гусиным пером. Развернешь книгу и читаешь: «Мысль, достойная древних и новых философов, цвет разума и чувства сердечного»… И невольно увлечешься и самой книгой. Это — «Дворянин-философ», аллегория, изданная сто лет тому назад иждивением какого-то «кавалера многих орденов» и напечатанная в типографии приказа общественного призрения, — рассказ о том, как «дворянин-философ, имея время и способность рассуждать, к чему разум человека возноситься может, получил некогда желание сочинить план света на пространном месте своего селения»… Потом натолкнешься на «сатирические и философские сочинения господина Вольтера» и долго упиваешься милым и манерным слогом перевода: «Государи мои! Эразм сочинил в шестомнадесять столетии похвалу дурачеству (манерная пауза, — точка с запятою); вы же приказываете мне превознесть пред вами разум…» Потом от екатерининской старины перейдешь к романтическим временам, к альманахам, к сантиментально-напыщенным и длинным романам… Кукушка выскакивает из часов и насмешливо-грустно кукует над тобою в пустом доме. И понемногу в сердце начинает закрадываться сладкая и странная тоска…

Вот «Тайны Алексиса», вот «Виктор, или Дитя в лесу»: «Бьет полночь! Священная тишина заступает место дневного шума и веселых песен поселян. Сон простирает мрачныя крылья свои над поверхностью нашего полушария; он стрясает с них мак и мечты… Мечты… Как часто продолжают оне токмо страдания злощастнаго!..» И замелькают перед глазами любимые старинные слова: скалы и дубравы, бледная луна и одиночество, привидения и призраки, «ероты», розы и лилии, «проказы и резвости младых шалунов», лилейная рука, Людмилы и Алины… А вот журналы с именами Жуковского, Батюшкова, лицеиста Пушкина. И с грустью вспомнишь бабушку, ее полонезы на клавикордах, ее томное чтение стихов из «Евгения Онегина». И старинная мечтательная жизнь встанет перед тобою… Хорошие девушки и женщины жили когда-то в дворянских усадьбах! Их портреты глядят на меня со стены, аристократически-красивые головки в старинных прическах кротко и женственно опускают свои длинные ресницы на печальные и нежные глаза…

Сначала — публикуем правильные ответы на задания предыдущего выпуска:

Задача 1. Маска.

Задача 2. Сжигать.

Задача 3. Мягким знаком.

А теперь новое задание.

Всем читателям рассылки — ПОДАРОК! Только 4 и 5 октября при заказе книги «Православная азбука» будет действовать скидка 30% по промокоду: АЗБУКА.

Ваш Вольный Странник

До встречи на следующей неделе!

Журнал «Вольный Странник. Время быть вместе» в Телеграм

Вы получили это письмо, так как ранее подписались на наш журнал.
Чтобы отписаться, нажмите сюда.